Александр Сергеевич, вологодский буржуй

Простить бы хоть раз – без гримасы и позы;

Отдать, но от щедрости, а не угрозы,

Не так, как купец на дороге большой,

А с ясной улыбкой и чистой душой.

Не так, как прощает трусливая шлюха, –

Простить бы хоть раз от величия духа,

От веры, от силы, от воли к добру…

Но так я прощу перед тем, как помру.

Дмитрий Быков

Деревянная лодка «Куна» неспешно дошла на веслах от Онежского озера почти до самого Полярного Урала. Призвание лодки – ходить по водам, но большую часть года она спит на берегу. «Куна» гостила в опустевшем деревенском доме и в гараже пожарной команды. Несколько раз ждала следующего лета на удобных подкладках под открытым небом. Зимовала в гостеприимных сараях.

«Вы себе представляете, что будет твориться, если сегодня усталый путник попросится к кому-то из нас переночевать?», – пошутил Михаил Михайлович Жванецкий. Я знаю, что будет твориться: и странники заходили на ночлег, и был усталым путником сам. Мы, в общем, хороший народ. Без гостеприимных людей нипочем бы не одолеть за годы медленного путешествия больше восьми тысяч километров по жидким дорогам Севера …

Столько было счастливых километров, встреч с хорошими людьми, неповторимых дней, а сказать хочу злые раздраженные слова…

Прошлой зимой, – в Вологде, – лодка чуть не погибла. Моя вина: впервые беспечно доверил «Куну» буржую, человеку жадному и подлому. Мы сами подошли к нему в устье реки Вологды и заговорили. Были дождь и темень. «Александр Сергеевич», – представился. «Как Пушкин!» – одобрительно киваю. Владелец причалов, турбаз, пароходов. Крайне интересно знакомство со штучным человеком, продолжающим ходить жидкими речными дорогами во времена, когда преобразились они в водные преграды.

Между реальным человеком и персонажем всегда есть зазор. Фамилию при знакомстве не разобрал: померещилось «Жлобков» или «Жутков». Пусть лирический герой будет по фамилии Жопков, что выдает раздражение автора и намекает читателю: прототип – говнюк. Жопков – имя нарицательное – немало в России «через задницу» делается, ибо из этого места частенько руки растут. Мне имя персонажа тоже в укор: за то, что «задним умом крепок».

Ладно. По порядку. Побеседовали, и посулил Александр Сергеевич прибрать лодку-путешественницу и часть экспедиционного оснащения в собственный надежный ангар до следующего лета. Подгребайте, дескать, в Вологду, к речному вокзалу – встречу. Сомнения были. Однако слова «Люблю корабли и ненавижу людей» истолковал позитивно. Рассуждающий так господин – идеальный хранитель лодки. На вопрос про деньги Жопков дернул губой пренебрежительно.

Лодка пролежала, где мы оставили, до глубокой осени. Звонил Жопкову еженедельно: «Как лодка?» С показной заботой, давя равнодушный зевок, он всякий раз обещал распорядиться. Подумывал было уже поехать, найти другого хранителя лодки – да то денег не было, то работа пошла. Собирали с напарником сруб, звонил Жопкову в очередной пустой раз, и впервые кольнуло чувство, ранее называемое «классовой ненавистью».

Наконец, по его словам, перевез: «Я тут потратился с перевозкой: 12500 рублей с тебя». Ну, ладно, думаю: у богатых свои причуды. За эти деньги в Карелии лодку можно увезти за сто с лишком километров. Спросил, куда перевести денег. Позвонил и напомнил опять, он снова не открыл реквизиты. Раздражение усилилось. Жизнь работяги балансирует на грани сумы, расходы следует оплачивать немедленно. Откладывал да тратил деньги, снова откладывал, пока не вернулись продолжить экспедицию.

Увидел «Куну» – боже мой! Рассохшаяся бедолага с развороченной кормой. Аж слеза навернулась: столько лет и километров позади! «Тля ест траву, ржа железо, а лжа душу». Жопков сожрал лодку.

Испорченная лодка – это проблема не того, кто испортил. Это проблема того, кто доверил ему эту лодку. Злобно поминаю ясу Чингисхана, смертью каравшую за обман, за предательство, за воровство.

«Что ж вы с лодкой-то сделали, Александр Сергеевич! Ни разу никто так отвратительно с ней не обходился. Изуродовали лодку за мои же двенадцать тысяч». Жопков от взгляда в глаза даже устыдился чуточку секунд на пять, но быстро оправился: «Какие двенадцать, это когда было! Двадцать пять! Двадцать пять тысяч».

На выморочном речном вокзале у Жопкова выгорожен офисный оазис с кондиционером. Озираюсь с нарастающим раздражением. Портрет императора, рядом – пафосный портрет самого Жопкова в похожем мундире. Тут же фотографии в безвкусных рамках: Жопков и знаменитые артисты. Фамилию первого не могу вспомнить, второго видел в каком-то сериале. У первого – черт, как фамилия-то его? – на лице мина: «Господи, зачем я, знаменитый артист, стою рядом с каким-то пузатым дебилом?» На почетном месте прицеплен спасательный круг с надписью «Жопкову 50!», преобразованный в раму для самодовольно осклабившейся рожи. Одаривший Александра Сергеевича этой поделкой – гений. Жопков не считал глумливый подтекст и спесиво держит подарочек на стене.

Лодку и оснащение у владельца турбаз, фирм и пароходов вернул за выкуп – будто вырвал у бандита истерзанного, но живого заложника. Полтора дня готовлю лодку к спуску на воду, выхаживаю освобожденного страдальца. От злокачественно бестолкового хранения рассохлась ужасно, ей повредили корму, потеряли сиденье рулевого, с паруса подрезали грот-шкот и вант, а четырехтактный лодочный мотор задвинули в угол вверх винтом и вытекшее масло необратимо испачкало спасжилеты.

Знал о себе, что не алчный, но отданных Жопкову денег жалковато. «Посередине переправы потребовал денег, а потом удвоил сумму». Эти дуриком отданные тысячи занозой засели в мыслях. «Кто берёт – наполняет ладони, кто отдает – наполняет сердце». Жопков наполнил жадные ладони моими трудовыми копейками, а я наполнил сердце Жопковым, которому не место в моем сердце. Проблема не в количестве утраченных вещей или потраченных денег, но в смысле. Деньги – не только деньги. Ценность определяется не суммой, но тем, куда они уходят. Я спонсировал некомпетентность и ждобство. Это неприятно, и эксцесс требует пересмотра своего поведения. Придумываю способы перебить дурной запах этих денег, нейтрализовать отвратительное притяжение дряни. Вот что: помаленьку стану откладывать и постепенно потрачу похожую сумму на умное добро. Больше стану выделять на благотворительность. Радовать, чаще буду радовать семью. Доводить до конца дельные идеи подарков друзьям. Да просто жрать меньше, тупо проедая заработанное тяжелым плотницким трудом.

Раздраженно вспоминаю нашу первую встречу и жопковскую похвальбу. Церковь он возле своей турбазы отстроил, ага. Выморочный храм благообразный плут экономно выкупил по цене битого кирпича. Не будь я атеист, я бы знал: для загробной участи воссозданный храм имеет значение. Верил бы: уже куплена сковорода по цене черного лома, и украдены дрова, и собрано вытекшее из моего мотора отработанное масло, в котором грешника будут запекать… Еще он был владельцем реставрационной фирмы. Сколько архитектурных памятников успел изгадить?

Варлам Тихонович говорил: «знание людей – бесполезно, ибо своего поведения в отношении любого мерзавца я изменить не могу». Мне его жалко. Мне жалко его и девицу, похожую на Дину Барбридж из «Пикника на обочине», которая ошивалась при нем. Ну, повезет ей, и наследует этот белый «Лексус» Стервятника Жопкова: какая в нем радость? «Насосала» – всякий раз ухмыльнется разглядевший ее за рулем русский народ. Мы живем в озлобленной голодной стране – но в общем-то мы хорошие. Статистика подтверждает: единственный прощелыга за полтора десятка лет и восемь тысяч километров на моем пути.

Жопков не сгубил «Куну» совсем – краешком сознания по-честному я допускал и это, доверяя ему лодку. По сравнению с любым другим хранителем лодки, он поганый ублюдок, но лодка выжила даже в его жадных руках. Это что-то да стоит.

Неспешно плывем по реке сквозь город Вологду. На левом берегу, по адресу: Набережная VI Армии, 55 есть построенный в первой половине XIX в. особняк. В нем жил богатый и прогрессивный купец Христофор Леденцов, завещавший на поддержку точных наук больше денег, чем Альфред Нобель на свои премии. Я не стал вылезать, искать дом и фотографировать мемориальную доску. Потому что и так знаю, что в тысяча девятьсот восемнадцатом Леденцовское общество прикрыли, активы конфисковали, а в том доме сейчас вольготно расположился знаменитый вологодский конвой.

Домой вернулись, разменяв последнюю тысячу рублей. Большой удачей была немедленная работа.

Читал Лескова, да и вспомнил Жопкова:

«Купцы С. считались, по своему значению, первыми ссыпщиками, и важность их простиралась до того, что дому их вместо фамилии была дана возвышающая кличка. Дом был, разумеется, строго благочестивый, где утром молились, целый день теснили и обирали людей, а потом вечером опять молились. А ночью псы цепями по канатам гремят, и во всех окнах – «лампад и сияние», громкий храп и чьи-нибудь жгучие слезы.

Правил домом, по-нынешнему сказали бы, «основатель фирмы», – а тогда просто говорили «сам». <…> Говорили о нем, что он умел мягко стлать, да было жестко спать: обходил всех словом «матинька», а спускал к черту в зубы. Тип известный и знакомый, тип торгового патриарха». Делаю Жопкову контрольный звонок: «Я тут потратился с ремонтом лодки, заменой украденных вещей и испорченных спасательных жилетов» – подражаю его интонациям, мелочно перечисляю все. Тычу его, как гвоздем в бревно – насколько сгнил? Жопков мгновенно переключается в новый режим: хнычет плаксиво, жалобится на отсутствие денег, фальшиво лебезит «велю поискать»… «Щелкнуло – значит гнида была», – говаривал на такое коллега-плотник. Была у человека какая-то небольшая гнильца, да разрослась и погубила всего.