Новогодняя сказка

Идея озарила жену Юлю: «А давай-ка встретим Новый Год в лесу? Устроим себе уютный семейный праздник!» Я чуток поворчал — и согласился. Где ж еще отдыхать приличным людям с профессией era opas*, как не в лесу?

Разворачиваем карты, лезем в шкаф за походным снаряжением. Пока Юля составляет праздничное меню, по былинному обычаю хвалюсь красавицей-женой. Сказать «Есть женщины в русских селеньях…» будет не точно: живем-то мы в столице нехлебородной Карелии. Не останавливает она на скаку коней: влекут далекие вдохновенные странствия. Умеет она помочь при травме или болезни, разжечь огонь без спичек, испечь хлеб из соснового луба и вскипятить в берестяном котелке чай. Из веток и ткани смастерит лодочку, из лапника построит шалаш. В лесу на поясе всегда верный ножик: лезвие на удобной ручке из карельской березы отковано самостоятельно, ножны тисненой кожи тоже сама сделала.

— Новый Год будем встречать здесь, — веду пальцем по карте в глубины ненаселенных дебрей. — Вернемся не позднее второго, к двадцати ноль-ноль.

— Удачи! — друзья слегка завидуют и остаются дома. Теперь при нашем невозвращении в срок они смогут грамотно и вовремя помочь. Юля одобрительно кивает: от аварийной ситуации не страхуется лишь невежда.

Прочь из города уходим на снегоступах. В Карелии этих диковинок не больше, чем шестисотых «мерседесов». Сделаны снегоступы в солнечной Франции. Привычные к лыжам, мы приятно удивлены скоростью ходьбы по снежной целине, ловкостью подъемов и спусков. Видать, не зря такие штуки применяют в армиях Норвегии, Швеции и США, в армии и полиции Канады, в пограничной службе Финляндии и спецвойсках НАТО. Да и неспроста предки современных французов поселились в Америке севернее англичан: вероятно, манили просторы Севера.

К вечеру забрались в глухомань: небольшой лоскуток последних нетронутых лесов Европы. Болота вокруг да отсутствие речки или озера сберегли этот лес от рыбацких пожаров, а сложный рельеф отвел прочь вырубки.

Кидаю лопатой снег: ночевать будем в таежной пещере-квинзи. Такой домик — нечто среднее между снежной пещерой и иглу. Идеальное пристанище для путника в сильный мороз или пургу. «Была у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная», — припоминается сказка. В сказке той о недостатках ледяного жилья нет ни слова: как это верно! Обитателю снежной хатки тепло и уютно. Нам необходим сейчас этот уют: столбик термометра медленно приближается к минус двадцати.

«Зависть и тяга заполучить жилье нечестно — вот изъян лисицы из сказки», — бесхитростно размышляю я. Обычная история квартирного мошенничества, но с правильным концом.

А Юля тем временем сноровисто напилила поленницу сухих сосновых дров. В древности сосну считали прародительницей медведя: «Из сосняка твой род, сосна твоя родня». Все три тысячи карельских медведей сейчас крепко спят, и мы стараемся не шуметь. Тайга вокруг нас тоже хранит молчание.

На что человек может смотреть бесконечно? Говорят, на текущую воду, горящий огонь и на труд свободного человека. Замерев, наблюдаю за разведением костра. Юля ловко пластает топориком смолистый чурбачок. Аккуратно строгает ножом полешко, отделяя вкусно пахнущие стружки. Вдумчиво укладывает растопку, рядом готовит пучок сухих тонких лучинок, а поодаль — кучку палочек потолще. Слежу почтительно и немного ревниво: каждый костер для меня, словно отчаянно важный экзамен на гордое звание Homo Sapiens. Лишь совершив ЭТОТ шаг, человек стал человеком. Разжигая огонь, мы чувствуем свое единство с самым далеким предком…

Юля зажигает спичку, мгновение любуется огоньком на осиновой деревяшке, и рождается юный костерок. Мы дружески улыбаемся ему.

Зимний день на Севере короток. Уже в сумерках готовим и устанавливаем жерди чума. Каркас покрываем тканью во тьме. Костер слепо тычется хоботом дыма в стены чума и наши лица. Слезы брызжут из глаз, мы кашляем и выбегаем под черный бархат неба. Вскоре стремительные искры находят путь вверх и уносятся к далеким звездам. Следом неторопливо шагает дым — паломник в небо. Мы возвращаемся в чум. Прижавшись друг к другу, долго беседуем и смотрим в огонь…

Искрится белый снежный свод нашей спаленки, пара простых свечек светят ярко и уютно. Читаем на ночь сказки Бориса Шергина:

«А Ванькина семья с вчера спать валилась в избушке: мамка на печки, собака под печкой, Ванька на лавки, кошка на шешки. А утром прохватились… На! Што случилось!.. Лежат на золоченых кроватях, кошечка да собачка ново помешшенье нюхают…»

Запах смолистых еловых лап, свечной огонек и добрая сказка создают предвкушение атмосферы праздника. Как в детстве, в эпоху огромного, таинственного, свежего мира. Мы дочитываем сказку и засыпаем в ожидании праздника: безмятежно и радостно.

На завтрак в последний день года придумали испечь блинков. Оттаиваем в котелке пузатый белый молочный кирпич. Некогда в Карелии молоко выставляли на мороз в мисках. И везли в санях на рынки мешки вкусного льда с «молочных рек». Вот уже отмякают в теплом молоке мороженые яйца, и скоро наступит черед муки. Печем блины и немедленно отправляем их в рот, макая в теплое топленое масло, в сгущенное молоко или подогретый мед. Это лучший из известных нам способов есть блины: уплетать их с пылу, с жару!

Пора наряжать елку. Бедные невольницы елочных базаров, нездоровые обитатели темного подлеска! Ломкие да лысенькие — наследие сухого жаркого лета; реденькие иголки стремительно осыпаются в тепле — результат рубки в морозы. Ползали по сугробам, матерясь, мужики с топорами в плохоньких ватниках, мерзли, куда там выбирать «постройнее да попушистее»! Мы же украсили свечками и колокольчиками живую пушистую свободную красавицу в снежной шубке. Не забудет стройная елочка двух чудаков, которым славно было водить хороводы, мягко ступая желтыми снегоступами по снежку!

Последний день декабря кротко и незаметно переходит в вечер. Перевернутые снегоступы мостим на коленях и накрываем вышитыми салфетками: получились чудесные столики. Из углей извлекаем запеченные со специями окорока кур и индюшек, наполняем деревянные кружки-кукши горячим сбитнем. Зажигаем свечи. С Новым Годом!!!

Звезды, мороз, снег, лес… время беззвучно несет нас вперед, в будущее. Позади остаются события жизни: уносятся стремительно, неостановимо, навсегда. В чуме, у костра, мы подводим итоги и строим планы. Вспоминаем яркие вехи прошлого года. Загадываем прожить следующий год чисто и красиво.

Первый день января. Мы просыпаемся в квинзи и счастливо улыбаемся друг другу, радуемся утру нового года. Мы жили в снежных пещерах за Полярным кругом и ночевали в шалашах из елового лапника. Ютились в чулане постсоветского общежития и роскошествовали в английском замке. Вместе нам уютно везде…

На термометре -35°С. Разница со спальней снежного домика добрых тридцать градусов. Энергичными махами разгоняю ленивую утреннюю кровь в конечности: грей, алая, озябшие пальцы рук и ног! Вдыхаю морозный воздух первого утра года, сдергиваю рукавицу и лезу за пазуху. Развязываю мешочек оленьей кожи: сейчас! Сейчас разожгу свой первый костер этого года! Бережно отщипываю клочок трута и прикладываю к куску кремня. Кованым огнивом прицельно бью по камню: расцветают снопики алых брызг. Искра замирает в мягкой замше трута красным пятнышком, и мое сосредоточенное колдовство завершает тонкий росток дыма…

Ледышки с маком обернуты в фольгу и брошены в жар костра — через несколько минут зимние чары сняты, и они волшебно превращены в булочки к утреннему кофе. Ммм! Обычай заваривать по утрам крепкий хороший кофе мы переняли у соседей, у финнов. Путешественники, бывавшие в Карелии дореволюционных времен, непременно отмечали местный обычай пить контрабандный финский кофе. Колониальный товар облагался большим налогом, вот и несли его коробейники лесными тропами в обход таможен. Даже у несгибаемых кержаков-староверов нередко хранился кофе: для гостей.

Свернут и упакован чум. Догорают угли костра. Снег искрится в лучах солнца драгоценными самоцветами. Мои борода и усы смерзлись в массивную сосульку. Беремся за руки и ласково прижимаемся холодными носами: целоваться-то невозможно. Благодарно принимаем истинное богатство судьбы: любовь и единство с миром!

*Era opas с лаконичного финского переводится длинно: гид-проводник по дикой природе.