Спроси, ему нравится Север?

 — Спроси, ему нравится наш Север? — интересуется Сергей, наш тундровый гид.

Утомленно перевожу вопрос. Энди вяло кивает. Хомяк офисный. Примороженный он какой-то. Оттого, видать, и влечет Север. Мы, переводчик и его британский клиент, пыхтим, напяливаем на себя два тяжелых вороха теплой одежды. Готовимся ехать на снегоходе через Кукисвумчорр. На базе хибинских спасателей поимеем ланч.

 — Что на Севере ему по душе больше всего? — наш гид цепляет к «ямахе» крытые оленьими шкурами сани.

 — Север — он север и есть, — пожимает плечами Энди. — Ландшафты? Да все они немного на Шотландию похожи. Погода? Напоминает климат Шотландии. Краски, цвета совершенно шотландские… Разве что Полярная звезда тут повыше, чем в небе Шотландии.

Отворачиваюсь. Профессиональная улыбка сменяется мучительной гримасой. Вчерашняя овердоза отзывается жуткой болью при малейшем повороте головы. Верные спутники пьющего толмача: депрессия и похмелье. И к депрессии, и к похмельной мигрени привык, привык.

Вчера у Энди была экскурсионка по Мурманску. Самый большой город за Полярным кругом и все такое прочее. Он равнодушно похлопал глазами на немецкий станковый пулемет SCHWARZLOSE образца 1908 года, на модели атомных подводных лодок в музее Северного флота. Тусклые минералы и пыльные чучела краеведческого музея тоже его не увлекли. Ну и ехал бы в свою Шотландию. Я отвез нелюбознательного британца в гостиницу, объявил «свободное время» и одиноко напился в кабаке с северным названием. Наверно, я не умею жить, не умею пить. Но таки живу и пью… О-ох!

 — Шотландия — это Запад. А здесь — Север. — Гид внимательно оглядывает нас. — Готовы? Переведи ему. Взять хотя бы время: на Севере оно быстрее пурги. Зима здесь тянется одну ночь, а лето проносится за один день. Календарь здесь нелеп. Стрелки часов бессильны нарезать из тьмы полярной ночи даты зимних месяцев. А стылый свет полярного дня — что это, как не усмешка Севера над мышлением людей, отделившихся от обезьян где-то там на Юге. И только весна и осень приобретают привычную Западу и Востоку размерность.

Начитался где-то красивого, хвилософ, а мне — переводи…

Энди на тему про время не реагирует никак.

 — Зачем ты нас мучаешь, почему говоришь умное, северянин?.. Ты такой, блин, умный оттого, что рубль на твоем Севере такой длинный?

 — Я такой умный оттого, что в Полярную ночь лучше думается, — улыбается он. — Энди посадим на снегоход сзади, а ты поедешь в санях. Окей?

Мне страшновато от ветреной, чуждой, холодной необжитости гор. Я хочу домой, в Москву. Этот Север враждебен как-то избыточно: никакая человеческая крутизна и никакие технологии не помогут, если он захочет убить. Равнодушно прихлопнет холодным белым плевком лавины. Смахнет ледяным щелчком пурги. Делюсь опасениями с гидом.

 — Не боись, парень, будет все «буртай» — хорошо! Смертность тут не выше, чем в твоей Москве, — он заводит «ямаху» и заканчивает, пронзительно глядя в мои глаза, — один человек — одна смерть.

У меня леденеет внутри.

Мне нужен антифриз и антидепрессант. С собой имеется грузинский коньяк. Дружок подгоняет за недорого. Русь поссорилась с грузинами, марки акцизные устарели, официально не продать старые запасы.

 — Коньяку?

 — Моя осуждает, — оживляется Серега.

 — Моя тоже, — делаю большой глоток.

А Энди не пьет. Совсем.

 — Он-то женат? — отхлебнув, любопытствует Сергей.

 — Даже не пытался.

 — Чуднό: Энди не пьет, а никакой женщине не нужен… «Даже не пытался». Не-е! Они — Запад, а мы — Север.

 — Север — это такое идеальное место, где человеку не стыдно умереть, — формулирую, взбодренный коньяком.

 — Север добр. Его «агрессия» — ответ на несовершенное поведение человека, не больше. — Фляжка пустеет. — И выжить — это найти свое место и дело в окружающем мире… Ну что, по коням?

Ледяной ветер треплет капюшон. Из-под гусеницы в лицо летят острые льдинки. Постепенно нахожу оптимальное положение — ложусь в сани на живот, ногами вперед.

Слушаю звук снега под полозьями. Вкрадчивый шелест чередуется с тихим скрипом: будто проезжаем по кучам сахарного песка. Звуки природы начинают нравиться, незаметно для себя пытаюсь их переводить.

Из пустого в порожнее я перевел целые озера глупого пустословия. Древние греки, обитатели чудного жаркого сухого климата, додумались выпаривать треп в кристаллики афоризмов. В теплую Грецию хочу! На морозе озера пустой болтовни замерзают. Тоже неплохо. Переводчику хочется проскользнуть по гладкому льду побыстрей: пожалуйста, молчите побольше, сдержанные люди Севера.

Остановка. Ветер несет плотную низовую поземку. Таксу скроет полностью, а голова сеттера, пожалуй, будет торчать. Энди оживляется: позирует, пытается принять бравый вид. Покоритель, блин, Севера. Покорно фотографирую, совершенно отморозив пальцы. Гид учит нас согревать руки и ноги правильными махами. Действительно, помогает. Неожиданно Энди ложится на спину в пургу и полностью исчезает в белой быстрой поверхности. «Наш человек!» — радуется Сергей. «Парня проперло. За этим и ехал», — хмыкаю я.

За перевалом ветер стихает. Гид дает Энди порулить. Британец делается крут, как норвежский «тундровый полицейский» на мощном монстре-снегоходе с гусеницей «супервайдтрак». Вначале Энди катит медленно, снегоход дергается в неумелых руках. Потом осваивается, жмет газ. Я опять укладываюсь лицом вниз и принимаюсь дремать. Тело становится невесомым. Я взлетаю и лечу, лечу, лечу!

Сани рушатся куда-то вниз и вбок, швырнув меня в холодное северное небо.

По каменистому склону справа-внизу вперемешку кувыркаются «ямаха» и человеческие тела. Успеваю вытянуть вперед руки и руками-лицом втыкаюсь в твердый фирн. Тьма…

…Во тьме что-то свистит и пузырится. Повожу прикушенным языком по исковерканному рту. Половины зубов нет, дыхание булькает сквозь сгустки. Рот теплый, живой; мне адски больно. Корчусь в животном ужасе: жить! Жить! Разлепил один глаз: вижу в упор кисть руки с жестоко сломанными ободранными пальцами. Мороз ужаса оцепеняет сознание. ЭТО МОЯ РУКА! Опять наваливается тьма…

…Холод добр — я не чувствую тела и боли тоже не чувствую. Дыхание сипит и булькает: я еще жив. Глупая моя жизнь кончается глупой смертью. Единственный трезвый из троих тупо кончил нас всех. Чертов Запад! Гнилой соблазн глобального потепления для нас, северян. Тают, вырождаются добро и зло — в богатство и нищету. Мучительно выговариваю: «Здесь… умереть не… не стыдно»… Рот неудержимо заполняется теплым, странно знакомым на вкус. Пытаюсь распознать этот вкус. Ускользает, ускользает…

Север навсегда закрывает мой уцелевший глаз.

Ахх! Распахиваю глаза, подскакиваю, чудом не вываливаюсь из саней. Уснул, уснул, блин! Язык во сне прикусил, инструмент свой рабочий. Ха-ха! Бодро и с удовольствием потягиваюсь, улыбаюсь во весь рот. Я жив и здоров! Хорошо-то как!

Мы подкатываем к избе спасателей. Жизнелюбиво вскакиваю, не могу сдержать тихий радостный хохот.

Мужики в куртках с символикой МЧС безошибочно узнают иностранца. Спасатель с лицом Клинта Иствуда веско кивает на Энди:

 — Спроси, ему нравится наш Север?

С энтузиазмом перевожу вопрос.